В этом году мы отмечаем 100-летие Михаила Илларионовича Артамонова. Он родился 5 декабря 1898 г., а умер в июле 1972 г., на 74-м году жизни.
О жизненном пути и громадном вкладе Михаила Илларионовича в археологию написано много (см. список работ о нём в конце данной статьи). Он прочно вошёл в число основоположников российской археологии XX в. Проходящий век мало подходил для развития нашей науки, далёкой от событий этого тяжкого для России периода. Стоять на переднем крае археологии было и трудно и опасно. Для многих учёных это кончилось трагически. М.И. Артамонов избежал самого страшного конца, хотя неоднократно очень близко подходил к рубежам, от которых редко возвращались коснувшиеся их. Он выстоял, не потеряв при этом человеческого достоинства, чести и разума. Никогда он не опускался до конъюнктуры в науке, до вертлявого соглашательства в жизни. И если первое грозило только карьере учёного, то отсутствие «гибкости» нередко приводило людей к крушению жизни. Хотя и ему неоднократно приходилось отступать или, если это было возможно, отмалчиваться, сохраняя внешнее спокойствие. М.И. Артамонов всегда был очень сдержанным, строгим, холодноватым и закрытым — этому его научили обстоятельства той эпохи, в которой он жил и работал. Он очень редко рассказывал о себе (иногда только мелкие эпизоды). Скорее всего ему претило упиваться своими успехами и, наоборот, перебирать на людях неприятности и поражения, предательства друзей и злобу врагов. Всегда казалось, что он неизмеримо выше этого. Эти качества не способствовали установлению тесных контактов с ним; особенно невозможно это было для младших коллег и учеников, в том числе и для меня. Поэтому написать о Михаиле Илларионовиче очерк, который дал бы представление о нём как о человеке со всеми его увлечениями, достижениями, ошибками, вряд ли кто-либо сможет.
Однако же образ большого учёного, несомненно порядочного человека, основные этапы его научной деятельности, а значит, и жизни прослеживаются по его трудам, всё ещё живым и «злободневным», полным интереснейших находок, открытий и гипотез. Многие из них подтверждаются и развиваются работами его учеников и последователей, некоторые горячо дискутируются. А это очевидное свидетельство того, что книги М.И. Артамонова попрежнему не стоят без дела на полках, а работают, являясь «настольным чтением» и руководством для специалистов.
Круг этих специалистов очень широк, поскольку необычайно обширен был диапазон интересов и знаний самого М.И. Артамонова. Прав был Л.С. Клейн, который писал, что серьёзно, пожалуй, Михаил Илларионович не занимался только изучением палеолита (1968, с. 153). Все остальные вопросы, встающие перед археологом, — от методики полевых работ до происхождения и расселения индоевропейцев — становились предметами его исследования. Однако особенно пристальное внимание он уделял трём проблемам: истории и искусству скифов, происхождению славян и истории средневековых кочевников. К этим трём направлениям относится подавляющее большинство его работ (книг, статей, докладов, лекций). Именно в этих исследовательских направлениях работали и работают сейчас его ученики и ученики его учеников, но никто из нас не смог подняться до энциклопедического уровня учителя.
А начал он свой путь в науку сравнительно поздно. Как и многие его сверстники, в 1916 г. М.И. Артамонов был мобилизован и отправлен на фронт, а в следующем году началась революция, в которой он на первых порах принял активное участие: в феврале был избран в Совет солдатских депутатов, в октябре назначен секретарём дивизионного комитета Северного фронта, а позже переведён руководителем бывшего Международного банка в Петрограде. В 1918 г. после тяжелого тифа М.И. Артамонов уехал в г. Красный Холм Тверской губернии, где работал заведующим отдела дошкольного образования, заведующим школой, учителем. Только в 1921 г. он вернулся в Петроград и поступил в Археологический институт, который в 1922 г. присоединили к университету.
Студенту Артамонову очень повезло — его учителями были профессора А.А. Спицин [Спицын], Н.П. Сычёв, А.А. Миллер, Д.В. Айналов. Семинары и лекции этих замечательных учёных формировали взгляды, целеустремлённую направленность, художественные вкусы будущего археолога. В 1924 г. он окончил факультет общественных наук Ленинградского университета (Отделение археологии и истории искусств) и был оставлен ассистентом ЛГУ, а затем переведён в ГАИМК.
Через два года М.И. Артамонов поступил в аспирантуру ГАИМК, и тогда же вышла его первая статья «Постройки Краснохолмского района». Казалось бы, начала определяться научная направленность молодого учёного. Это находит подтверждение в том, что в 1929 г. — в год окончания аспирантуры — была опубликована ещё одна его статья, посвящённая древнерусскому искусству, а ещё позже (в 1931 г.) — небольшая книжечка «Миниатюры Кёнигсбергского списка летописи». Однако эти первые, хотя и очень серьёзные, исследовательские историко-искусствоведческие работы, очевидно, не увлекли археолога. Отлично понимая, что он отстал от коллег своего поколения, М.И. Артамонов с головой погрузился в науку, которой решил посвятить свою жизнь. Именно в эти аспирантские годы он прочёл всё, что было тогда написано европейскими и русскими археологами, объездил с котомкой за плечами музеи почти всех южных городов, полностью зарисовав интересующие его коллекции (а интересы охватывали несколько тысячелетий). Об этих путешествиях и первых одиноких пеших экспедициях он иногда рассказывал, вспоминая обычно комические ситуации, в которые не раз попадал.
Первую самостоятельную экспедицию — разведки на Нижнем Дону — М.И. Артамонов провёл в 1929 г. С тех пор степи и их обитатели (от бронзы до средневековья), этническая история, проблемы сложения и взаимодействия степных культур стали предметами его исследований.
Предельно загруженный работой — накоплением знаний и профессиональных навыков, в те годы учёный, видимо, мало обращал внимания на волнения и борьбу за выживание в науке (нередко и в жизни), которые кипели вокруг. Он просто «пренебрёг» появлением в ГАИМК новых малоподготовленных к любой науке руководителей и их перестроечными, гибельными, если им следовать, руководящими указаниями. Конечно, аресты коллег, в том числе и близких ему по научной проблематике (М.П. Грязнова, С.А. Теплоухова), он пережил тяжело; это привело его к ещё большему погружению в науку, к замкнутости и внешней холодной отстраненности.
Наконец, период «первичного накопления» завершился выходом в свет «краеугольной», как называют её специалисты, статьи М.И. Артамонова «Совместные погребения в курганах со скорченными и окрашенными костяками» (1934). Она долгие годы имела самый широкий резонанс во всём археологическом мире, сразу выдвинув М.И. Артамонова в ряд ведущих археологов страны. За эту работу ему без защиты диссертации была присвоена кандидатская степень.
Несмотря на то что его первые археологические работы были направлены на исследование и обобщение материалов ранних эпох, в разведках и музейных коллекциях он столкнулся и начал параллельно изучать не менее сложные вопросы, связанные со слабоизвестными памятниками средневековых степных народов, в частности хазар.
Проведенные на Нижнем Дону разведки убедили учёного в необходимости раскопок почти уже стёртого с лица земли многочисленными казачьими грабительскими карьерами Левобережнего Цимлянского городища. В год присуждения ему высокой в то время степени кандидата наук М.И. Артамонов начал раскопки остатков этого исключительно интересного памятника хазарской и древнерусской культуры — Саркела — Белой Вежи (сезоны 1934-1936 гг.).
Начался период стремительного подъёма, фундаментом которого были результаты самозабвенного труда прошедшего десятилетия. В 1935 г. опубликована книга М.И. Артамонова «Средневековые поселения на Нижнем Дону», не устаревшая до настоящего времени. В ней представлены материалы с ряда обследованных автором памятников, их интерпретация и исторические выводы, опирающиеся на строго выверенные археологические факты. Это классика археологии. Именно такие работы краеугольными камнями легли в фундамент нашей науки. Уже в этой книге, посвящённой памятникам Хазарского каганата, Михаил Илларионович с абсолютной убедительностью доказал тождество Левобережного городища с неоднократно упоминавшимися в письменных источниках Саркелом — Белой Вежей. До этого исследования важный для истории обоих государств вопрос казался нерешаемым и бесконечно спорным.
Едва успели высохнуть от типографской краски страницы «Средневековых поселений…», как появилась ещё одна книга — «Очерки древнейшей истории хазар». Это солидное исследование написано в основном по письменным источникам. Во введении автор признаёт, что не считает себя достаточно подготовленным для исследования лингвистических и литературных источников, но, занимаясь вопросами археологии хазарской эпохи, столкнулся с необходимостью привлечь комплекс источников о хазарах и обратиться к переводам этих источников, многие из которых до него историками почти не использовались. В результате М.И. Артамонов написал книгу, в которой впервые была дана история кочевников европейских степей, объединившихся под властью хазар. Археологические материалы не вошли в эту небольшую по объёму книгу. При необходимости их привлечения он ссылался на свою предшествующую работу. Только через четверть столетия вновь появился его труд о хазарах, значительно более полный и фундаментальный, но об этом ниже.
А в это время в ГАИМК произошли изменения. Она была преобразована в ИИМК, который стал одним из Институтов АН СССР. В 1938 г. директором этого института был назначен крепко вставший на ноги и занявший выбранную им нишу профессор М.И. Артамонов (это звание он получил в 1935 г., читая в ЛГУ лекции ещё во времена своего ассистентства).
Обязанности директора института, естественно, отнимали массу времени, тем более что М.И. Артамонов получил вместе с головным институтом его Московское отделение, немногочисленные сотрудники которого были постоянно недовольны своим полусамостоятельным статусом. Вот в этом сложном положении весьма пригодились врождённые и выработанные им качества характера: спокойствие и слегка равнодушная (индифферентная) доброжелательность, которая равно распространялась на всех сотрудников института вне зависимости от места их проживания.
Но, конечно, не установление нормальной рабочей обстановки было главным административным достижением М.И. Артамонова. Он понимал сугубую необходимость для учёного видеть свою работу опубликованной, т.е. читаемой и обсуждаемой хотя бы узким кругом специалистов. Это непременное условие для развития любой науки — без обмена информацией она гибнет. Поэтому, оглядевшись на новом посту, он основал серию сборников «Краткие сообщения ИИМК», в которых археологи могли публиковать результаты своих полевых исследований. Этот бесценный ручеёк информации просуществовал более полустолетия — в 1991 г. вышел его последний номер. [перерыв в издании КСИИМК/КСИА — с 1993 по 2001 гг.] Основанные в 1936 г. Музеем антропологии и этнографии сборники «Советская археология» также перешли в ведение ИИМК, и их редактором стал М.И. Артамонов. «Советскую археологию» значительно разгрузили от мелких заметок о результатах небольших сезонных раскопок, которые начали печататься в «Кратких сообщениях». Наряду с обязательной публикацией материалов в «СА» стали помещать серьёзные обобщающие историко-археологические исследования, что сразу выдвинуло этот сборник на уровень лучших европейских журналов. Редакторами сборника после М.И. Артамонова были последующие директора ИИМК, но главная направленность журнала уже не изменялась. Именно это, а также, естественно, возросшая популярность издания позволили впоследствии Б.А. Рыбакову добиться для него статуса журнала, выходящего четыре раза в год. Этот журнал не изменился, а потому жив и поныне.
В 1940 г. была основана ещё одна серия «сборников» — «Материалы и исследования по археологии СССР». В ней археологи получили возможность печатать монографические исследования, публиковать результаты больших полевых работ и открытий. Вышло более полутора сотен этого поистине бесценного издания. В начале 1970-х годов его прикрыли, заменив надуманно засушенными, регламентированными «Сводами археологических источников», погубившими самой формой издания много хороших книг.
Всё это было много лет спустя, а в 1939 г. полный энергии молодой директор ИИМК организовал и возглавил великолепный коллектив российских археологов для написания и подготовки к изданию двух томов планировавшегося в Академии наук многотомного издания «Истории СССР». Первые тома «Истории СССР с древнейших времён до образования древнерусского государства» просто не были бы написаны без археологов, поскольку письменных источников для освещения ранней истории нашей страны не было или было недостаточно. Сроки для выполнения этого громадного труда были даны минимальные, и М.И. Артамонов рассказывал, что работу по редактированию томов он, как правило, выполнял ночами. Им самим было написано восемь больших разделов (в основном о славянах и хазарах), и в десяти он принимал участие в качестве соавтора Б.Б. Пиотровского, С.А. Жебелёва, Б.Е. Деген-Ковалевского и др. Время поджимало, но работа была полностью закончена в срок, и небольшое количество экземпляров макета было отпечатано и разослано для широкого обсуждения по крупным библиотекам и научно-исследовательским институтам. Приходится пожалеть, что война прервала работу над «Историей СССР» и два практически готовых тома остались макетами. Впрочем, вышедшие во второй половине 1950-х годов под редакцией Б.А. Рыбакова два аналогичных тома во многом полностью повторили макет, который, несмотря на своего богато изданного «двойника», продолжал пользоваться спросом как у специалистов, так и у читающего студенчества.
В 1940 г. в «Советской археологии» вышла одна из самых значительных статей М.И. Артамонова, в которой он поставил вопрос о принадлежности салтово-маяцких памятников и материалов культуре Хазарского каганата. Высказанные в ней гипотезы долгое время после её опубликования вызывали раздражённые возражения ряда ученых (даже у его ученика И.И. Ляпушкина), но исследователи этой культуры всё более склоняются к тому, что М.И. Артамонов был прав, а гипотезы, высказанные им, примерно на четверть столетия определили своё время.
Огромный накопленный багаж знаний часто приводил учёного к критическим оценкам существовавших в нашей науке как будто бы доказанных положений. Причём стремление к дискуссиям вызывали у него обычно наиболее сложные проблемы этнической истории Восточной Европы.
В качестве руководителя единственного археологического института страны М.И. Артамонов был обязан и считал своим долгом направлять развитие и подводить некоторые итоги в отдельных отраслях науки, начиная с первобытности. Преследуя, очевидно, эту цель, он написал тогда несколько обзорно-проблемных полемических статей. Особенное внимание было уделено славянскому этногенезу, в те годы ещё мало привлекавшему исследователей. Необходимо было развернуть это направление и попытаться не дать ему стать «квазипатриотическим выхлопом». Сделать это М.И. Артамонову не удалось: помешали, видимо, война и естественная волна патриотизма, залившая Россию. В результате вместо накопления и работы над материалом российские ученые разных специальностей (и в первую очередь археологи) до сих пор решают вопросы этногенеза славян и редко соглашаются друг с другом. Думается, что эта проблема, как диккенсовская «тяжба Джардниса», бесконечна.
В настоящее время можно только удивляться тому, что М.И. Артамонов, предельно загруженный обязанностями директора, к 1941 г. успел подготовить докторскую диссертацию на тему, которой он занимался, судя по отсутствию больших работ по данной тематике, эпизодически. Казалось, что его научные интересы сосредоточены на исследовании раннесредневековых памятников и источников по истории Восточной и Южной Европы. Однако они вовсе не ограничивались средневековьем. Кочевники, проблемы их оседания, образование степных государств изучались им на значительно более информативном материале, в основном археологическом, но с привлечением хорошо известных письменных источников. Диссертация учёного называлась «Скифы». Так полновесно заявила о себе третья проблема, которую разрабатывал исследователь. Скифами и их искусством М.И. Артамонов занимался до конца своей жизни.
Началась война. Ленинград опустел, многие и многие учёные погибли на фронтах и в блокаде, часть была в ссылке. Уцелевшие частью переехали в Москву и в эвакуацию (в Поволжье, на Урал, в Среднюю Азию). Жизнь в ИИМКе замерла, переместившись в Московское отделение, которое в 1943 г. официально стало центральным. В Ленинграде осталось отделение (ЛОИИМК). Вернувшись из эвакуации в 1945 г., М.И. Артамонов подал заявление об отставке. Это событие не помешало научной работе. В войну М.И. Артамонов, как и другие учёные, публиковался мало. Это, конечно, не означало, что он не работал, т.е. не думал, и не писал. Об этом свидетельствовали прежде всего около 20 его статей, вышедших в первые послевоенные годы (1945-1948 гг.). Среди них заметное место занимали работы, посвящённые славянскому этногенезу, а также целый «куст» статей и рефератов по скифской тематике. Читать их и сейчас интересно и поучительно. Следует признать, что многие поставленные в них проблемы и варианты решений этих проблем или отдельных вопросов в настоящее время находят подтверждение в открываемых археологами в последующие полстолетия материалах. Наиболее ярким примером, по моему мнению, мидиевиста, является его гипотеза о появлении славян в Восточной Европе не ранее середины I тысячелетия н.э., блестяще подтверждённая разведками и раскопками И.П. Русановой и некоторых украинских археологов, обнаруживших на территории первичного проникновения славян в Приднепровье славянские памятники, самая ранняя дата которых V-VI вв.
Что касается «скифских» статей, то большая часть их, судя по сноскам в трудах современных скифологов (Д.С. Раевского, Е.В. Черненко и др.), не устарела и в наше время.
В эти же послевоенные годы, освободившись от административной нагрузки, М.И. Артамонов начал большие для того времени стационарные работы в Южной Подолии на скифском Немировском и раннеславянском Григоровском городищах. В то время он совсем отошёл от хазарской тематики. Только в одной статье — «Древний Дербент» — он мимоходом касается савир и хазар, от походов которых Дербент защищал Албанию и другие государства Закавказья.
Вновь резко изменилась направленность научных интересов Михаила Илларионовича в сторону Хазарского каганата в 1949 г., когда именно ему было поручено проведение одной из первых новостроечных экспедиций — Волго-Донской (по территориальному, хронологическому и финансовому размаху она, несомненно, была первой). Экспедиция должна была исследовать возможно большее количество памятников, находившихся на землях, которые предназначались под затопление будущим так называемым Цимлянским морем. Средства на раскопки экспедиция получила от стройки, практическими руководителями которой, как на Беломорканале, были сотрудники НКВД. Стройка снабжала археологов техникой и, главное, рабочей силой, состоявшей из 100 женщин-заключённых и нескольких бандитов-скреперистов, один из которых, как говорили, имел судимостей в целом на 125 лет. Все они жили в специально выделенной для них зоне, огороженной от нас колючей проволокой с вышками и охраняемой молоденькими солдатами-узбеками под командованием лейтенанта. Я останавливаюсь здесь на этих подробностях для того чтобы было понятно, с какой сложной ситуацией пришлось столкнуться в этой экспедиции М.И. Артамонову. Помимо «исправительно-лагерного контингента» в экспедиции ежегодно работали примерно 100 сотрудников. В основном это была весьма буйная студенческая компания. Надо сказать, что работали студенты самоотверженно. Тон в работе задавал сам М.И. Артамонов, его помощники и старшие сотрудники, которых было совсем немного, поскольку они были рассредоточены по отрядам.
Главные усилия были сконцентрированы на продолжении начатых ещё в середине 1930-х годов раскопках Саркела — Белой Вежи, который оказался почти в центре затопляемой территории. Там же располагались «штаб» экспедиции и основной состав рабочих и сотрудников. Саркел был единственным достоверно хазарским памятником, который, хотя бы поэтому, необходимо было исследовать по возможности полно. Экспедиция работала до ноября 1951 г., а весной 1952 г. новое море стало заполняться водой.
Размах раскопок был громадным, а условия жизни и работы — очень тяжёлыми. Однако в экспедиции постоянно чувствовался творческий подъём, без которого там невозможно было существовать. Это настроение (своеобразный допинг) создавалось, естественно, руководством экспедиции, и в первую очередь самим М.И. Артамоновым, уделявшим экспедиции много душевных и физических сил. Каждый день он обходил раскопки, замечая успехи и промахи начальников участков (обычно студентов) и раскопов старших сотрудников — А.Л. Якобсона, И.Г. Спасского, В.П. Левенка, Е.Г. Кастанаян и др. По воскресеньям проводились обходы-экскурсии по раскопам.
Докладывали, как правило, начальники участков, что было особенно важно и интересно для начинающих археологов. В конце обхода М.И. Артамонов кратко и чётко подводил итоги сделанному за неделю. Неоднократно за сезон он читал популярные лекции женщинам-зекам, которые в конце сезона начинали прекрасно разбираться в работе археологов. В целом в те годы начальники экспедиций обычно проводили аналогичную педагогическую и популяризаторскую работу, но перегрузка М.И. Артамонова была необычной не только из-за «своеобразия» экспедиции и её контингента, за которым бдительно наблюдали штатные и нештатные сотрудники НКВД, но и оттого, что в последний, самый напряжённый год работы экспедиции, (1951) он был «высочайшим повелением» назначен директором Эрмитажа. В связи с этим он исчезал из Саркела надолго, и вся тяжесть руководства пала на его заместителей — О.А. Артамонову, А.Д. Столяра и др.
Начался длительный — 13-летний — многотрудный период его эрмитажного директорства. Интересен, как мне кажется, отзыв об Артамонове-директоре учёного его поколения и масштаба — Б.Б. Пиотровского: «Он имел административный опыт, был доброжелательным. В музее закончились скандалы. Но часто он был безразличен. Занимался скифами и старался предпринять всё, чтобы административная деятельность не мешала его научной работе» (Пиотровский Б.Б., 1995, с. 269). Добавлю, что скандалы кончились не сами собой. При прежнем директоре многие сотрудники Эрмитажа привыкли приходить к нему в кабинет и делиться своими наблюдениями, т.е. по существу сплетничать и наговаривать на коллег. Начали они посещать и М.И. Артамонова, который вполне доброжелательно и самокритично отвечал на их сетования, что память у него плохая и он убедительно просит написать обо всем сказанном в краткой «справке» с обязательной подписью. Посещения прекратились, а скандалы и интриги без «живительной атмосферы» заглохли.
Что же касается администрирования, то он, действительно относился к нему внешне прохладно, хотя сам Б.Б. Пиотровский писал далее, несколько противореча себе, что М.И. Артамонов большое внимание уделял издательству Эрмитажа, связям с иностранными фирмами, развитию реставрационных работ и, конечно, укреплению наиболее близкого ему ОИПК, во главе которого поставил совсем ещё молодую, но деятельную, дисциплинированную, обладающую свойством абсолютной ответственности за порученное дело Г.И. Смирнову.
Надо сказать, что Эрмитаж заметно пополнился при М.И. Артамонове молодёжью — в основном выпускниками ЛГУ и других высших учебных заведений Ленинграда. Кроме того, тогда же начали появляться возвращавшиеся из ссылок и лагерей ученые. Им — людям старшего поколения — нужно было помочь быстрее опубликовать и защитить неоконченные до ареста диссертации, молодёжи также были необходимы публикации для вхождения в большую науку. Поэтому, как в своё время в ИИМКе, М.И. Артамонов начал с организации эрмитажного издательства и учреждения нового издания — «Археологического сборника» под своей редакцией.
Таким образом, создаётся впечатление, что М.И. Артамонов обращал особое внимание на те проблемы, которые нуждались в его активном вмешательстве. Многочисленные менее существенные и текущие дела он препоручал своим очень сильным заместителям — Б.Б. Пиотровскому и В.Ф. Левинсон-Лессингу. Он считал нецелесообразным всем троим учёным заниматься решением ежедневно встающих перед дирекцией Эрмитажа вопросов. «Когда я заходил к Михаилу Илларионовичу в кабинет, то часто заставал его за научной работой. Даже в суетливой обстановке дирекции Эрмитажа он умел выкраивать время и писать свои научные труды. Это была удивительная способность, мне недоступная», — не без досады писал в своих воспоминаниях Б.Б. Пиотровский (1995, с. 279).
Работал тогда М.И. Артамонов невероятно много. Он вставал в 6 часов, писал (кончал книгу о хазарах) до 8.30, с 9.30 до 17.30 — Эрмитаж и все связанные с ним дела, которые часто затягивались до позднего вечера. Вечерами дома, если удавалось приехать в 18-19 часов, примерно до полуночи он читал выходящую новую периодику и монографии, оппонируемые диссертации и работы своих учеников, принимал некоторых из них, давая чёткие и понятные конкретные замечания и советы, а чаще просто беседуя с учеником по теме, над которой тот работал. Такие беседы не только давали новые знания, но и формировали сознание (научную и жизненную позицию) молодого учёного.
Как уже говорилось, М.И. Артамонов в те годы в силу сложившихся обстоятельств (организация экспедиции) обратился к хазарским проблемам. Главным было, конечно, его стремление закончить начатый ещё в 1930-е годы труд о Хазарском каганате. Результаты экспедиции нашли отражение в ряде его больших статей (более 10), вышедших у нас и за рубежом. Под его редакцией были подготовлены к печати и опубликованы три тома «Трудов Волго-Донской экспедиции» (в серии МИА) и запланированы ещё два, не вышедшие в свет из-за ликвидации самого издания. Зато в эрмитажном издательстве в 1962 г. вышла, наконец, фундаментальная книга «История хазар» (30 п.л.). Этот поистине энциклопедический труд не был «трудом всей его жизни», как принято говорить, подчёркивая значительность сделанной работы. Однако, по собственным словам автора, «Не менее 25 лет этот труд лежал на моем рабочем столе. Время от времени я возвращался к нему, исправлял, дополнял, перестраивал…» и далее: «Очень сожалею, что в изложении мне приходится иногда уклоняться к полемике по некоторым вопросам. Я не имел возможности представить свои объяснения и возражения по этим вопросам в каком-либо ином месте и вынужден поэтому включить их в текст настоящего труда» (Артамонов М.И., 1962, с. 39).
Почему же возникла необходимость полемики? Следует сказать, что подхватившая М.И. Артамонова волна успеха — повторное назначение главным редактором «Советской археологии», назначение начальником Волго-Донской экспедиции, проректорство ЛГУ и заведование только что образованной (1949 г.) кафедрой археологии, а также (самое важное) приказ, о назначении его директором Эрмитажа, подписанный Сталиным, привела к ответному всплеску эмоций и действий со стороны многих его недоброжелателей среди коллег и ровесников. В 1951 г. в «Правде» появилась маленькая, по существу анонимная (подписана никому неизвестным товарищем Ивановым) заметочка о завышении роли иудейского государства — Хазарского каганата, явно направленная против М.И. Артамонова. Этого краткого «ату его», напечатанного в руководящей газете в разгар борьбы с «врачами-отравителями», было достаточно для начала травли. Выступили многие, доказывая предвзятость и несостоятельность высказываемых учёным положений о существовании Хазарского каганата и его культуры. Это мощное степное государство надолго «выпало» из истории нашей страны. Странно, но до сих пор во многих изданиях, на географических картах каганат по-прежнему изображается «паразитарным кочевым ханством», расположенным на территории современной Калмыкии.
М.И. Артамонов мужественно перенёс эту тяжёлую и неожиданную напасть. Его соратники совсем отошли от хазарской тематики, даже вообще перестали упоминать хазар. Он не ждал и, вероятно, не хотел «поддержки», так как не без основания опасался за судьбу своих учеников и коллег. Ученики получили далёкие от опальной проблематики темы диссертаций. Всё вместе взятое, несомненно, задержало публикацию Волго-Донских томов и на долгие годы оттянуло окончание его собственной книги по истории хазар. Он вынужден был переработать целые разделы, чтобы обезопасить её от цензурных капризов и запретов публикации. Впрочем, всё, что он хотел сказать, в том числе и ответы своим противникам, М.И. Артамонов сказал, только местами смягчил или изменил акценты. Это далось ему с трудом — он не привык к конъюнктуре. Редактором книги он просил быть Л.Н. Гумилёва, только что (в 1956 г.) вернувшегося из ссылки и почти сразу же защитившего докторскую диссертацию. Видимо, М.И. Артамонов всё-таки не захотел привлекать к работе над ней тех, кто в начале этой «антихазарской», а вернее «антиартамоновской», кампании не встал рядом и побоялся поддержать его.
Напомню, что в начале 1950-х годов предметом нападок на М.И. Артамонова были ещё и его якобы глубокие «марристские заблуждения». О перипетиях, связанных с ними, написал Б.Б. Пиотровский, которого вместе с М.И. Артамоновым весьма настойчиво пытались «перевоспитывать» партийные и беспартийные институтские лидеры (1995, с. 261-165, 275). К счастью, в горкоме эта акция не была поддержана. Но каяться в ошибках, конечно, пришлось за марровские фантазии всем учёным независимо от рангов, поскольку все обязаны были ссылаться на Н.Я. Марра, истолковывать и как-то использовать его «марксистское передовое учение» наравне с трудами Маркса, Энгельса и остальных корифеев. В 1951 г. М.И. Артамонов написал соответствующую статью, опубликованную тогда же в «Советской археологии» (XV), редактором которой он был. Статья называлась «Труды товарища Сталина по вопросам языкознания и советская археология». Это был самый крупный, если не единственный, шаг по пути конъюнктурного соглашательства, сделанный учёным под давлением обстоятельств, которые могли привести к легко предсказуемому концу. Он был обязан написать её не только как учёный, упоминавший и использовавший в нескольких своих работах туманные марристские теории, но и как главный редактор сборника (почти журнала), читаемого всеми советскими и многими зарубежными археологами. Статья, видимо, удовлетворила наших идейных руководителей, а значит, заставила умолкнуть недоброжелателей. Вот тогда и появилась заметочка в «Правде» ещё об одной «ошибке» М.И. Артамонова, будто бы прославлявшем несуществовавшее иудейское государство.
Работая по истории и культуре степных народов эпохи средневековья, М.И. Артамонов не оставил и скифскую проблематику. Выходят его большие статьи, наполненные, как всегда, тонкими наблюдениями и смелыми гипотезами, связанными между собой железной артамоновской логикой. Они были посвящены кардинальным вопросам скифской истории: происхождению скифов и их искусства, этногеографии Скифии, некоторым аспектам их религиозных представлений и т.д. После окончания Волго-Донской экспедиции М.И. Артамонов решил продолжать работы в Южной Подолии на скифских и раннеславянских памятниках. К сожалению, громадная загруженность не позволила ему вести полевые исследования — пришлось отказаться от самого нового и эффективного источника познания, получаемого археологами-полевиками. Правда, в 1954 г. он ещё раз попытался вернуться к полевым исследованиям, приняв предложение Института археологии Болгарской АН возглавить первую международную экспедицию — Болгаро-Советскую. Раскопки проводились на славяно-праболгарском поселении у с. Попина. По отзывам болгарских коллег, экспедиция благодаря участию М.И. Артамонова сразу же приобрела характер полевого рабочего симпозиума, заседания которого проходили вечерами прямо на раскопках (так же, как в воскресные дни в Саркеле). Это способствовало устранению ряда ошибок болгарских археологов, занимавшихся сложнейшей для Болгарии проблемой взаимоотношения и слияния двух разноязычных и разнокультурных этносов. Несмотря на прекрасные результаты экспедиции, участвовать и тем более руководить ею М.И. Артамонов не мог: невозможно было отрываться от Эрмитажа на целый месяц.
Проблемы, связанные с этногенезом, постоянно находились в сфере его пристального внимания. Это прослеживается во всех его «скифских» статьях, а также в работах, посвящённых славянам, написанным и опубликованным в послевоенное десятилетие.
Кажется весьма вероятным, что последняя экспедиция сыграла известную роль в обращении учёного к вопросам тесных контактов и возможного слияния славян с иными этносами. Он писал об этом в предисловии к книге Ж. Выжаровой о раскопках в Попино и далее не раз возвращался к этой теме в докладах о связях хазар и Руси по археологическим данным, о сложении славяно-русского этноса, о славянах и праболгарах, а также в серии статей и докладов о пеньковской (пастырской) культуре, в которых он считал возможным относить эту культуру к кутригурам, смешавшимся на позднем этапе существования культуры со славянами. Дискуссионность многих положений этих работ очевидна, но не исключено, что многие высказанные им гипотезы будут подтверждены новыми открытиями последующих поколений археологов, как случилось это с открытиями, доказавшими существование Хазарского каганата и высокой культуры этого степного государства.
Подчеркну, что во всех своих теоретических или обобщающих статьях Михаил Илларионович, как правило, опирался на археологические материалы. Это было характерно как для первой его серьёзной работы о совместных погребениях, так и для работ, написанных в период творческого расцвета (в 1950-1960-е годы). Он был настоящий археолог, пользующийся в первую очередь именно археологическими материалами и источниками и их возможностями при доказательствах тех или иных теоретических обобщений. Этому наряду с требованием широкого историографического охвата исследуемой проблемы он учил и своих учеников.
Я уже не раз касалась в этой статье педагогической деятельности М.И. Артамонова. Ежегодно читая лекции в ЛГУ, он внимательно следил за студентами и выбирал среди них способных и, главное, работоспособных ребят. До войны аспирантов у него было немного, из уцелевших от войны осталось только двое: славист Ляпушкин и скифолог Рыбалова. Зато по окончании ее количество аспирантов ежегодно пополнялось как российскими, так и зарубежными молодыми археологами. К ним следует прибавить учёных, официальными научными руководителями которых были другие, но выбирали они, согласно своим научным интересам, Михаила Илларионовича. Таковыми были, в частности, Гумилёв и Плетнёва, Щукин и Мачинский и др. Уже по ученикам первого «набора» видна научная направленность их учителя. В последующие десятилетия её размах проявился особенно выразительно. Наибольшее количество учеников занималось ранним средневековьем Восточной Европы, включая раннеславянскую тематику — около 40%, а археологией раннего железного века, в том числе скифо-сарматской, — 30%. Довольно значительная группа специализировалась по древнерусской археологии (примерно 12-13%) и отдалённой от этой тематики тысячелетиями археологии эпохи бронзы (10%). Итак, от бронзы до позднего средневековья, от дунайских равнин до поволжских и калмыцких степей, от верховий Волги и Днепра до Северного Кавказа — таков хронологический и географический диапазон его знаний. По всем этим неохватным, нередко ещё почти нетронутым проблемам с учителем можно было проконсультироваться, получить совет и библиографическую справку. Привлекал всех нас и самый облик этого красивого внешне и внутренне человека, спокойно и сосредоточенно тянущего громадный «воз» забот и дел, много и плодотворно работающего в различных областях науки и находящего время с заинтересованностью поговорить с ещё только начинающим и не слишком эрудированным учёным. Это никогда не забудется.
Интерес М.И. Артамонова к древнему и современному искусству, классике и современной литературе и его знания по этим вопросам всегда влекли к нему молодых и не очень молодых единомышленников. Он много читал, любил стихи (в молодости сам писал и печатался), всегда имел своё мнение о прочитанном и довольно откровенно делился им с собеседниками. Причем существенно, что читал он далеко не только то, что печаталось в наших процензуренных журналах, но и рукописный «Архипелаг ГУЛАГ», и «Реквием», и вышедшего за рубежом «Доктора Жеваго» [так в тексте], и многое другое. Увлечение импрессионистами и современной живописью привело директора Эрмитажа к очевидному и полному разрыву с министром культуры Фурцевой, которая в конце концов, воспользовавшись некоторыми резкими высказываниями М.И. Артамонова в весьма широкой аудитории, открытием в Эрмитаже сначала выставки Пикассо, а затем молодого «рабочего» музея Шемякина, добилась снятия Михаила Илларионовича с должности директора. Это произошло в 1964 г.
Сложившееся, ставшее привычным течение жизни было сломлено. М.И. Артамонов часто говорил, что Эрмитаж — тяжкий камень на его шее. Но за долгие годы он стал не только привычен, но любим и необходим, так как в него были вложены силы и нервы Михаила Илларионовича, его стремление завершить многие начатые в музее дела. Эрмитаж попал в не менее любящие и заботливые руки Б.Б. Пиотровского, и это несколько смягчило удар, полученный от капризной невежественной женщины, ведающей культурой в нашей многострадальной стране. Впрочем, М.И. Артамонов никому не давал повода думать, что эта потеря для него болезненна и оскорбительна, поэтому сочувствие ему со стороны многих эрмитажников, друзей и учеников высказывалось сдержанно и предельно деликатно.
Беда не приходит одна: почти одновременно с «отставкой» ученого тяжело заболела жена Михаила Илларионовича О.А. Артамонова — верный товарищ и помощник во всех его научных и домашних делах. Это, естественно, также привело к значительным изменениям в жизни — многие заботы легли на его плечи.
Однако опальный директор по-прежнему оставался заведующим кафедрой археологии ЛГУ, профессором, постоянно читающим несколько спецкурсов. В его лекциях, как это было всегда, присутствовали элементы молодой творческой дискуссионности, что придавало им особенную привлекательность для студентов.
Большая университетская нагрузка, конечно, не отнимала у М.И. Артамонова столько времени, сколько он тратил на Эрмитаж, тем более что работу в музее он совмещал с университетской, не прерывавшейся ни на год. У него появилась возможность почти без помех заниматься исследовательской научной деятельностью. Характерно, что за оставшиеся ему семь лет жизни он написал 40% всех своих научных трудов: несколько монографий, роскошно издававшихся в Москве и Ленинграде, Праге, Париже и Лондоне, статей по самым злободневным проблемам. Многие из них выходили сначала в виде тезисов докладов, прочитанных им на конгрессах, конференциях, симпозиумах и семинарах у нас и за рубежом (в Москве, Тбилиси, Кишинёве, Одессе, Софии, Варшаве, Берлине).
Этот период его деятельности можно назвать «скифским», так как все книги и ряд наиболее значительных статей были посвящены скифскому искусству — публикации произведений скифской эпохи, происхождению скифского искусства, этнической истории скифов, возникновению у них городов и государств, киммерийской проблеме и соотношению киммерийцев и скифов.
Так сложилось, что на конференциях в нашей стране, за редкими исключениями, доклады учёного были посвящены скифской тематике, а на международных конгрессах — вопросам раннесредневековой истории славян, русов и степняков, так как сами конгрессы посвящались славянской археологии и, следовательно, проблемы этнических контактов особенно интересовали участников этих конгрессов.
Таким образом, средневековье не осталось вне сферы его внимания. Практически все статьи и доклады по этой тематике дискуссионны, высказанные в них гипотезы новы и оригинальны, совсем «не обкатаны» предшественниками, «решающими» славянскую проблему. В частности, это вышеупомянутые статьи о пеньковско-пастырской культуре, историографическая статья о расселении восточных славян или напечатанная в нашем журнале спустя 18 лет после смерти автора статья «Первые страницы русской истории в археологическом освещении» (1990, №3).
В 1971 г. умерли И.И. Ляпушкин — его самый старый ученик и друг, к которому М.И. Артамонов был искренне привязан, и после мучительной болезни жена. Эти смерти потрясли его. Но и в этой тяжкой ситуации он не позволил себе распуститься и весной 1972 г. поехал на очередную археологическую конференцию в Одессу с намерением сделать доклад на скифскую тему и вновь (какой уж раз в жизни!) на время переключиться на средневековье. Он планировал поездку в Дагестан, предлагая мне на следующий год организовать большую экспедицию для стационарных раскопок одного из памятников, которые можно связать с хазарами.
Всё кончилось неожиданно. Он умер утром жаркого душного июльского дня, напечатав несколько строк страницы 33 редактируемой им статьи «Первые страницы…». У него всегда было не очень здоровое сердце, и постоянные болезненные удары в сочетании с внешним спокойствием и сдержанностью М.И. Артамонова надорвали и буквально разорвали его. Смерть была мгновенной.
М.И. Артамонов, как и многие его современники, прошёл трудный путь, наполненный смертельными опасностями, оскорбительным произволом и надзором за собой, но всегда оставался честным человеком, большим учёным, истинным русским интеллигентом. Таким он остался в памяти всех, кто его знал, и хотелось бы, конечно, чтобы нам удалось в своих воспоминаниях оставить след о нём в душах молодого поколения, идущего нам на смену.
Список литературы
Плетнёва С.А.
РА. 1998. №4. С. 202-213.